«Привет, Америка!» Джеймса Балларда можно сравнить с «Почтальоном» Дэвида Брина (помимо того, общие мотивы и черты можно найти и с романами Рида Кинга, Паоло Бачигалупи, Роберта Ч. Уилсона и т. д.). Такое сходство бросается в глаза сразу, сравнивая хотя бы жанровую характеристику, аннотацию и описание романных событий. Но есть и разительное отличие, которое придает интеллектуальную силу и литературную грандиозность творению Балларда. И притом оставляет в тени вышедшею несколькими годами позже бриновскую книжку. Об этом чуть ниже, а пока, к последней веренице слов во вступлении.

Ведь именно из-за нее, по сути, я и решил написать о романе британского «нововолнового» писателя. Или, точнее, отзыв на отзывы с низкими оценками «Привет, Америке!». Ведь совокупный сумбур во мнениях, скорее с преобладанием отрицательного отношения к роману у русскоязычной публики, напоминает гораздо более негативную встречу американскими критиками и зрителями экранизации «Почтальона» (1997). И последний «радушный» прием в разы к месту, чем первый...

Но пойдем далее. Джеймс Баллард, как известно, один из основных авторов «новой волны», наравне с Майклом Муркоком и Баррингтоном Бейли. Их не только объединяет внедрение в традиционные фантастические сюжеты новых приемов и тем (хотя куда без этого, к примеру, без баллардианских экологических катастроф). Но этих же писателей собирает в одно литературное явление то, что можно обозвать «деконструкцией». Я уже писал об этом в отзывах на романы «Берег динозавров» и «Дом в ноябре» Кейта Лаумера и на «Дзен-пушку» того же Бейли. Подобный род деконструкторской политики в литературе, в ее фантастических жанрах — это предложение пересмотра старых оснований и решений, включая системы клише, наборы образов, способы повествования, инструменты воздействия на читателя и т. д. И как Муркок своим творчеством во многом воюет с классическим толкиеновским фэнтези (во всяком, такое впечатление у меня сложилось после прочтения его литературоведческой работы «Волшебство и дивный роман»), так и Баллард тоже производит необычную деконструкцию, выходящую даже за пределы «фантастического гетто».

Ведь «Привет, Америка!» — это не критика общества потребления, не стеб ради стеба, не пародия на приключенческие романы первой половины прошлого и второй половины позапрошлого столетия (хотя, вновь, куда без этого: «языковые игры» Джеймса Балларда захватывают и эти детальки для построения собственной хитро сложенной мозаики). Но прежде всего этот роман — деконструкция патриотизма. Т. е. деконструкция патриотического кино, литературы прославления былого и всяческих абстрактных лозунгов для мумификации в настоящем уходящей или вовсе ушедшей старины.

Все остальное — обилие юмора, гротескные поступки персонажей и сами их образы, американский пейзаж с руинами прошлого и трайболизмом пустынного настоящего — все это лишь («лишь») строительные леса, за которыми виден собор чистой критики, направленный в сторону огульного патриотического пафоса и слез о величии всех былых дней. Притом этот патриотический нарратив плетется без всякой оглядки на чаяния настоящих, живых людей в удручающей современности, посреди умирающего мира, в котором простые люди и фанатичные патриоты обитают. И погибают, порой быстро, а чаще медленнее. И большой вопрос, что из этого хуже.

Конечно, здесь есть место, как и заметил bvelvet, для пародирования и отсылок на «Симулякров» Филипа Дика, а также для продолжения дел в любимой вотчине Балларда — в субжанре эко-катастрофической беллетристики. Вообще юмористический, гротескный, отсылочный пласт в книге производит должное впечатление. Прямо как на старой восточной картинке со сказочным мотивом, в повествовательный каркас «Привет, Америка» вплетено множество изящных и интересных деталей. Среди них: забавная борьба за президентство в несуществующей стране; различные социальные и профессиональные группы (Разведенки или Бюрократы), ставшие американскими бедуинами; представление о затонувшей Статуе Свободы, о древнем фильме «Челюсти» и о еще более древней книге «Моби Дик» как о морской хтонический мифологии исчезнувших американцев; последний американский президент-буддист; Оруэлл-Орловский, а также другие чудесные и веселые образы из вязи слов и смыслов. Есть и просто отдельные красивые места, без пародии и трагикомедии, вроде сравнения пустыни и ее путников с разумом. И не только. Поэтому я и не согласен, например, с nworm, который принижает героев романа через сравнение с детализированными уродами с полотен Босха. При всей моей любви к Босху, скорее всю «новую волну» и Балларда в частности — в плане проработки мира и персонажей, а также способа работать с ними — скорее нужно сравнить с импрессионистами в живописи. Ведь и у «нововолновых» писателей множество мазков складываются в причудливые узоры внутри гипнотического рисунка.

Не обходится если и не без минусов, то без некоторых странных неточностью и огульной смелостью штрихов. Например, идея о ядерном разоружении после ресурсного кризиса таких стран, как Советский Союз (ну или того, что после него осталось). Да ладно, кто бы от такого отказался в мире постоянных поисков угля и здоровых почв. Потом глобальный геоархитектурный проект по изменению течения Гольфстрима выглядит как-то странно для мира, который не только от недостатка энергетических мощностей страдает, но и от упомянутой несколько раз выше экологической катастрофы. Ясное дело, что для восстановления баланса потребуются и в нашей реальности точечные, а порой и планетарные целенаправленные воздействия человека на среду. Но уж точно не с таким радикальным планом терраформирования Старой Терры, который сопоставим только с чрезмерной утопичностью советских проектов по изменению направления течения сибирских рек. Ну и, напоследок, сюжетный ход, сопоставимый с «Янки из Коннектикута...», где один инженер может изменить весь мир своими руками, тоже выглядит ну слишком уж оптимистичным. Точнее, если в случае с героем Твена, у того были энциклопедические знания вместе с предпринимательской волей вкупе с сотнями рабочих рук для постройки вестерно-около-индустриальной копии старой Америки в раннесредневеково-артурианской сказочной Англии, то у Балларда один или три инженера способны собственными руками возродить почти постиндустриальный антураж в захваченном природой городе-казино. Верится в такое слабо, но все подобные ходы можно приравнять к возведению гротескных сводов для критического собора.

Подходя к концу, вернусь к тому смыслу и деконструкторскому мотиву, который я углядел в романе (иначе зачем такое многобуковье?). Вполне возможно, что такая интерпретация — лишь мое неверное видение не самого лучшего произведения Джеймса Балларда. Всего-навсего попытка разглядеть что-то большее за чем-то меньшим. Но именно критика патриотизма вообще и многочисленных (около-/пара-)художественных форм его выражения становятся неплохим каркасом и формой, в которой можно отлить в единое целое множественное покрывало из образов, поступков, мыслей и речей героев в этой книге. Благодаря этому все становится на свои места, а сам роман «Привет, Америка!» преображается в роман взросление через разочарование в идеологических клише главного его героев, Уэйна.

Ведь его юношеский максимализм и безмерная вера в картинки из отсыревших журналов в дни трудного детства сделала из него человека, способного использовать других как инструменты для достижения якобы общих для всех целей, а также заставляла его до конца следовать за сумасшедшим диктатором, чуть ли не уничтожившим мир. Ну или значительную часть этого мира. Эти старые образы, возможно, и вправду великой и свободной Америки, не позволяют выходцам из Старого Света (потомкам выходцев из Света Нового) вновь стать американцами. Ведь быть американцем — это не бомбить ядерными зарядами собственные города, равно как и чужие. И не возрождать индустрию фастфуда или попсового кино. И не заставлять себя слушать надоевший джаз из бог весть какой эпохи. Быть американцем — это быть свободным и от самой Америки. От ее старых воплощений. А быть свободным — это быть в пути, творить новое вокруг себя и нового себя же. Так что нет, Орловский не прав, конечно, говоря о свободе как об одной из старых и позабытых идей, погубивших мир. Нет, свобода — это идея, которая может мир возродить. Возможно, удивительные летательные аппараты Флеминга — это как раз то новое воплощение свободы, которое преобразит увядающую Землю из «Привет, Америка!». Но никак не реконструкторский запал Уэйна из начала романа.

*Весь предыдущий абзац, если что, написан в рамках происходящего в книге и как бы изнутри ее, в т. ч. и фразы по типу «быть американцем — быть свободным», ну и все про патриотизм — тоже; а то мало ли, может, кто-то подумает, что я не патриотичен? Но все-таки оглянитесь вокруг, и почувствуйте ту же тоску, что и персонажи романа — волнения патриотического характера о временах великой Америки. Но только попробуйте обратить эту тоску на то время, когда термин «патриотизм» звучал реже и не превратился в том, во что... Впрочем, это уже совершенно другая история, для иной деконструкции. Или реконструкции?..*

* — ни в коей мере не антисемитская отсылка на вполне антисемитского квазиполитика не титульного ("титульного") рода, уже почившего, но живущего в притчах во языцех. К сожалению, а для кого-то к счастью, другие его пророчества оказались либо прогнозами удачными, либо самосбывающимися пророческими угрозами. А вообще, т. к. в начале романа читатель заметит выстоявшие экологическую катастрофу и ресурсный кризис башни-близнецы, уже не говоря про хронологию катастрофических событий в книге Балларда, перед нами уже не футуристическая, а альтернативно-историческая фантастика.

"Привет, Америка!" на фантлабе

Представим. Какое-то ТВ-шоу а-ля покажи свой талант с тремя ведущими и сценой, в случае неудачи выступающих обрушающая их вниз. Вот если бы на этой сцене разворачивались действия сериала "Карамора", то ведущие, во-первых, далеко бы не сразу и не одновременно сказали бы проекту "нет". А во-вторых, даже когда последний из тройки опустил бы рычаг в знак отказа от выступающих, то горячо поблагодарил их и попросил прийти с новыми идеями в другой раз.

Примерно такие ощущения остались от проекта Данилы Козловского (и не(много) Ильи Найшуллера). Сериал сложен в плане оценке и тернист настолько же, насколько был трудным путь его создания. Потенциальные "джихады" со стороны православной общественности, недостаток денежных средств, уход Ильи с кресла режиссера, отказ канала-заказчика от сериал и т.д. — с "Караморой" случалось самое разное. Но сериал дошел до премьеры, и, хотя бы поэтому, энтузиазму его создателей надо отдать должное (особенно Козловскому — проект его дитя, во многом). И поблагодарить. Но тяжелый путь негативно отразился на содержании проекта, как и многие другие факторы, о которых ниже. В принципе, обзор формы и сущности "Караморы" уже был дан недавно beskarss78 в своей рецензии. Я добавлю лишь несколько моментов и расставлю акценты на иных гранях сериала. Попробую раскрыть несколько предположений о том, почему же сериал скорее неудача, чем успех, и почему его все-таки стоит и даже будут смотреть. Без спойлеров не обойдется, но постараюсь их прятать.

Те, кто читал одну-две из моих заметок здесь, понимают, что сериал я ждал. Альтернативная история, революционная тематика, российское, но относительно андеграундное (в плане того, что трейлерами и анонсами, как минимум, сериал позиционировался как нетипичный для современного кинематографа в России взгляд на те события) — всего этого нельзя было обойти. Да, конечно, было ясно, что никакого открытого воспевания революционности, тем более радикально-левацкой, от умеренно либеральной команды ждать не стоит (если что, умеренно либеральный — ни оскорбление и не предвзятость). И пусть даже метафора властей-кровопийц слишком уж банальна и в лоб. Но, по последним событиям и их комментированием, да и без них, с господством консервативного консенсуса в развлекательной индустрии России, даже такой проект, прямолинейный, с идеологически понятными направленностями, со всеми имеющимися минусами, лучше, чем ничто. В плане высказывания — на самом деле максимально скромного — это уже безумно смелый шаг. Да и воплощение этого политического жеста, осторожного и более чем умеренного, все равно неплохое. И, самое главное, несмотря на финансовые трудности "Караморы", думается, что просмотров у него будет предостаточно. Почему? Откройте новости. Сериалу очень повезло (а нам очень не повезло) с датами выхода. Он идеально ложится на происходящее. Некоторые фразы чуть ли не синхронны новостным сводкам. Поэтому интерес к проекту благодаря последним двум неделям должен усилиться. Но эклектичности, глупости и иных слабых мест это не убавит в сериале. А они не просто имеются. Они имеются в изобилии.

Главный плюс — само существование "Караморы". При всех недостатках, при всех нюансах, при всей осторожности жеста, простите за повтор, наличие оного есть прорыв обыденного медийного дискурса. Потом, разумеется, реализация в виде декораций, костюмов, видов Петербурга, Грузии, стимпанковых элементов, картинка вообще — вполне себе западный уровень. Не во всем, но в большинстве своем. С эротикой (безусловно, красивой эротикой) кое-где переборщили, но ничего не могу сказать — актрисы красивые. Но слишком уж много всего этого. Отдельный и один из самых примечательных положительных моментов — это сцены с историческими персонажами. Не раз это отмечали уже в разных обзорах. Выделю и я. Самые сильные исторические реконструкции вышли со Сталиным, Толстым, терактами народовольцем, Столыпиным и Распутиным. На первое место поставлю именно диалог с тов. Кобой из третьего эпизода. Очень сильный диалог с кучей отсылок между этим персонажем и Караморой. "Кадры решают все", "у вас головокружение от ваших мелких успехов", трубка и вообще остальные детали, фразы — все сделано с максимальным вниманием и любовью. Очень оригинально и с юмором — насколько вообще возможно о таком шутить — подошли к терактам "Народной воли". Череда неудач, нелепых и забавных, первых русских террористов до сих пор всплывает в научпоп лекциях. Здесь же их вывернули наоборот для контекста сеттинга "Караморы". Теракты-то были б удачные... да вот террористы не подозревали, что борются с вампирами! И на них нужно серебро. Сцена с Александром 2, табачный дым из которого выходит сквозь пулевые ранения, гениальна. Ситуация с Толстым и толстовцами, образ Льва Николаевича в состоянии опрощения, шуточный диалог между Алиной и писателем с незнанием произведений последнего — замечательно. Распутин подан максимально интересно и вне клише,

Количество нюансов, недочетов, странностей и глупостей значительно контрастирует и перевешивает сильные моменты сериала. Ляпы и несообразности начинаются с самой первой серии и содержатся в лейтмотиве "Караморы". Ведь даже в описании сериала написано, что, собственно, Карамора борется с вампирами ради мести за смерть любимой.

Максимально противоречивый, но интересный проект. Интересный он в силу контекста новейшей истории России вообще и последнего месяца в частности. Российскому зрителю очень и повезло, и "повезло" атмосферой информационных потоков для получения особого удовольствия от просмотра. Вместе с тем проблемы откровенных косяков и противоречий в сценарии, недоработанности линий развития персонажей, слабой раскрытостью важных нюансов сеттинга,

Помните, Заратустра, в самом начале своего пути встретил монаха-отшельника? Тот в уединении от остального человечества молился и воздавал хвалы Богу. И ницшеанский пророк, уйдя от старика, произнес про себя: «Возможно ли это! Этот старец в своем лесу еще не слыхивал о том, что Бог мертв?». Так вот, в нашем случае умер не божественный свет, продолжающий тухнуть в храмовых гробах. Умерла космоопера как жанр.

Да, именно так. Я вновь возвращаюсь в свои воздушные замки, из которых разглядываю в некоторых слабо заметных для публики фантастических произведениях постмодернистскую направленность. Притом такое значение постмодернизма в литературе, под которым понимаю закрытие некоторого «большого нарратива» до «востребования» на «ремонт». Постановку точки или лишь точки с запятой, многоточия, наделение читателя и писательской братии пониманием, что жанр находистя в кризисе и нуждается в серьезнейшей перестройке. А то перестройки, «реконструкции», данный литературный дискурс подвергнется беспощадной деконструкции.

Именно безжалостный деконструирующий поток я вижу в романе Баррингтона Бейли «Дзен-пушка». И, должен признать, что именно после этой книги для меня этот слабо известный автор становится в один ряд с блестательным Кейтом Лаумером, за спиной у которого (я разглядел) две потрясающие деконструкции в фантастическом «гетто». А именно «приостановки» хронооперы через «Берег динозавров» (1971) и фантастики о Вторжении и/или Контакте при помощи «Дома в ноябре» (1969). «Дзен-пушка» же от 1982 года — выстрел по попсовому примитиву «звездно-войнушным» повествованиям, кульминацией которых стала как раз до сих пор, к сожалению, живая сага (уже не) Лукаса. Бесконечные, притом однообразные империи, «антропоидный фашизм», слепой перенос и глупая экстраполяция земных политий на космические реалии, отсутствие хоть сколько-нибудь «твердых» научно-фантастических фундаментов, предсказуемая и глупая жвачка вместро умного драйва в сюжете... Перечислять можно еще долго. Так или иначе Бейли попал точно в мишень и не даром получил от крестного отца не-мейнстримной фантастики, Майкла Муркока, клеймо «самого оригинального научного-фантастического фантаста своего поколения».

В чем заключен успех деконструкции, предпринятой Баррингтоном? Первое, конечно, это калейдоскоп идей. Столько фантастических допущений, столько ярких описаний, столько ... всего! И все это — в одной маленькой книжке, которую я прочел за полтора вечера. Собственная физическая теория, диалектически переворачивающая гравитацию в надвселенские силы отталкивания, на которых строятся представления о специфической мультивселенной и около-варповских сверхсветовых перемещениях. Огромное разнообразие миров, рас и мировоззрений в одной, опять же, небольшой книжечке, которая дает фору целой многодесятилетней киносаге. Тут и роботы-забастовщики (привет робо-мятежникам из приквела про Хана Соло), и блуждающие земные города (привет хроникам о хищных городах) в виде огромного историко-социологического эксперимента, и умные животные (отлично усовершенствованная отсылка на Дэвида Брина), дети, которых готовят к войнам и уничтожениям целых планент (мимолетный эпизод про артиллериста имперского флота, учившегося на автоматах убивать, и в итоге погубившего зазря целый мир — прям таки и лезет в голову картина разросшегося вокруг маленькой детальки «Дзен-пушки» книжный цикл про игры Эндера), искусственные разломы в многомерно-иные миры («твердо-научно» модифицированная до легендарной «Лестницы Шильда» и столь же гениально сложной «Диаспоры») и т. д., и т. п. Фантазия, воображение, да и знание специфики и пестроты жанра в тогдашнем его состоянии — браво.

Второе — структурированность идей. Бейли не просто вслепую стреляет мыслеформами, а собирает фрактальные множества идей, описаний и действий в единый мир и колею сюжета в нем. Созданная писателем человеческая империя — отлично продуманная и доведенная, скажем так, до логического конкретного конца из голой абстракции образ и стереотип «галактической империи человечества». Демократические вседозволенности, чрезмерное сибаритство в столичных мирах, демографический кризис, ранговая структура, дань в виде популяций талантов и гениев — браво. Создание нескольких линий повествования и их состыковка в единый сюжет с неплохим раскрытием сути макгаффина, способного одним нажатием уничтожить господские иерархии любой империи. Кстати, именно возможное появление в сверхдалеком будущем подобных квантового размера «звезд смерти» подписывает действительно смертный приговор любым звездным империям на онтологическом уровне.

Ну и третье, разумеется, сатира, юмор, ирония и откровенный стеб над космооперами той поры. Начало «Дзен-пушки» в этом разрезе — просто комедия дель арте посреди космоса. 21-летний адмирал, командующий армией деликатных карликовых слонов и слишком агрессивных свиней, который боится выдать врагу отсутствие личного состава (из людей) врагу (где отсутствие л/с — лишь частный случай кризиса империи, которой люди уже и не хотят управлять) и требует от пораженного мира налог в виде нескольких тысяч ученых, людей искусства и прочих творческих персонажей, измеренным по специальным шкалам. Это великолепный и невероятно комичный старт. Комедийных сцен в принципе достаточно разбросано по роману.

Именно эти три слона Бейли создали серьезный кумулятивный разрушительный эффект деконструкции космооперы. На всех возможных уровнях. Возможно, герои у Бейли послабее и более функции, чем у того же коллеги по постмодренистско-фантастическому ремеслу, Кейта Лаумера. Или у других британских «нововолновых» авторов — Муркока, Балларда, Браннера... Возможно. Возможно, что и некоторые линии и повороты сюжета были слишком быстро разрешены. Все так. Но не будем забывать, что перед нами — беллетристика. И Баррингтон Бейли, на мой взгляд, сделал все возможное, чтобы выйти за ее дискурсивные лимиты и цензы. Но, как замечали Маркс, Энгельс и Ленин, исторически конкретной, на наличном базисе, революции сложно решить задачи, требующие уже других производительных сил. Бейли, поэтому, работает с тем, что есть, и производит единственно возможный вариант развития событий — разрушает до основания космооперу, но не трогает базиса сложившегося беллетристического дискурса (разрушение дискурса дискурсов, в котором заточена (или уже нет?) фантастическая литература, словно фэнтезийная дева из пошлых сказок, дело гораздо более трудное, чем частного жанра из жанровного созвездия). За его пределы вырвутся уже другие. Не пост-, но метамодернисты вроде Джона Скальци в «Краснорубашечниках» (здесь). Последний, кстати, пример того, что точки можно и нужно превращать в точки с запятой. В принципе, именно это получилось у другого гения умного сай-фая — конечно же, Иэна Бэнкса, с его виртуозной «Культурой», которая походит на свою менее удачную сестрицу из этого самого романа Бейли. Другое дело, что Бэнкс еще в 70-ых начал писать «Выбор оружия» замечал FixedGrin. А, значит, поминки дряхлой и попсовой мумии космоопер могли случиться гораздо раньше. Просто у Бейли вышло со смехом, но без света софитов. У Бэнкса же... Что и объяснять. Гениально. Это не деконструкция и даже не реконструкция. Это построение совершенно нового фундамента жанра, с которого мы еще нескоро сойдем.

"Дзен-пушка" на фантлабе

Помня об одном не самом моем удачном разборе с излишней критикой и серьезностью другого фильма "Марвел", "Черную вдову" я выбираю для других целей. Не ради обнаружения каких-то нелогичностей и глупостей, а с задачей показать, что и в супергеройских спин-оффах/вбоквелах могут содержаться серьезные идеи. Притом они могут содержаться на уровне более глубоком и не самом очевидном, нежели чем другой, более стандартный идейный ряд типичных фильмов от "Марвел Студио".

Итак, пойдем по мере усложнения и углубления посылов "Черной вдовы". Самое очевидное, что сразу бросается в глаза — это более-менее стандартный набор от "Марвел", "Диснея" и большинства современных семейных блокбастеров. Во-первых, ценность семьи. Не в традиционном смысле кровных родственников, дело ясное, но тех, кто рядом с тобой и считают себя таковыми. В-принципе, тут все более чем очевидно — это и центральная сюжетная линия (от семьи-на-словах к семье-на-деле), главные герои (Наташа, ее сестра и т.д.) об этом прямо говорят, это, в конце концов, ясно демонстрируется в самой картине. Во-вторых, связанная с первой идея, это принятие своего прошлого и преодоление оного. Тут все тоже более-менее понятно. Наташа проделывает путь от простого побега от прошлого к возвращению туда и принятию ответственности — спасти не только себе, но и остальных страждущих. Все опять вполне стандартно и бросается в глаза.

Следующий уровень идей, точнее, идеи чуть посложнее. О нем говорят лишь один раз отчетливо и прямо, а во все остальное только показывают. Здесь уже работают в основном образы-метафоры для глаза, а не для ушей. И, на мой взгляд, эта идея реализована сильно и даже с долей оригинальности. Итак, "Черная вдова", кроме очевидных фем-повесток, говорит о важной сегодня проблеме сексуального рабства и торговле секс-рабынями. Действительно, а кто такие "черные вдовы", как не секс-рабыни? Девочки и девушки, собираемые со всего мира, с которыми обращаются, как с вещами, с подчеркнутой в одеждах сексуализацией, с подавленной свободой воли, которые, в т.ч., могут напрямую использоваться для сексуальных утех? Притом главный злодей не зря под конец фильма говорит, что главный ресурс мира — это девочки. Таки прямая цитата, раскрывающая не шибко сокрытый метафорический посыл картины.

И последний уровень идей, о котором я хотел сказать и вынес в заглавие эссе, это рассуждение о свободе. Кроме очередной дихотомии между картонным злодеем, который просто хочет власти над миром, и абсолютно хорошей главной героиней (пусть здесь Наташа и ее компания частично становится, из-за своего прошлого, скорее антигероями), присутствует и еще одна оппозиция, еще одна пара противоположностей. Это противоречие между порядком и хаосом, между свободой и тиранией. И мы опять-таки видим это противостояние в становлении — поначалу Наташа убегает от свободы, а ее названная мама, да и другие названные родственники, стоят на стороне необходимости, пусть и злобного, но порядка, а после главная героиня отстаивает свою и других свободу, а ее семья эту свободу также принимает. Дилемма между свободой и несвободой активно и показывается, и рассказывается. Опять же, несвободные, скованные химическими блокировщиками, "черные вдовы". Несвободные Наташа и ее семья, замкнутые в оковы происхождения, патриотизма, ложных идей и вообще судьбы. Отождествление порядка и тоталитарно-государственного зла, как за счет фигуры главного злодея и штампов о "плохих русских" (правда, отмечу, что данные клише в фильме не очень развиты, а противостояние-то происходит между русскими, которые на стороне свободы, и между русскими, которые на стороне тоталитаризма). Любопытны монологи "мамы" Наташи о том, как людям необходимо бороться со стихийностью и установить порядок, в том числе и над собой, над своим обществом. В этих словах и схожих диалоговых местах в фильме делается еще и другое отождествление — свободы с хаосом.

И вот здесь как раз содержится крайне интересный момент. По сути, перед зрителем представлено противоречивое тождество, две равновесные противоположности со своими минусами и плюсами при победе одной из них (пусть минусы условного тоталитаризма вырисовываются более отчетливо) — либо хаос свободы, либо тоталитарный порядок. Но умного, диалектического выбора (т.е. преодоление обеих крайностей в снятии противоположностей, отрицании отрицания[/b]) не случается. Ведь происходит еще одно, уже идеологическое отождествление. Свобода, пусть и хаотичная, приравнивается к демократическому миру, т.е. капитализму и рыночной случайности, а, соответственно, порядок, необходимость и тотальность приравнивается к восточной тирании и, разумеется, советскому "коммунизму". Опять же, идеологическое отождествление в данном фильме менее навязчивое, ведь действия происходят в современности, где Союза давно нет, а главный злодей вполне автономен от всяких государств и правительств. А один из основных персонажей, советский аналог Капитана Америки, пусть и выступает сборищем клише (но, надо признаться, поданных действительно смешно; вполне возможно, что, как и в случае высмеивания эпичных поз Черной вдовы, здесь мы вообще наблюдем постмодернистскую самоиронию сценаристов блокбастеров над самими собой), вполне положительный и интересный персонаж, о котором даже хочется увидеть относительно серьезный фильм. И в данном случае делается вполне предсказуемый выбор в пользу западного ветра свободы и рыночного индивидуализма, где герой всегда может сбежать, установить новое устройство в рамках капиталистической свободы. Как и поступает, собственно, часть команды "Мстителей" в ходе местной гражданской войны, словно делезовские номады.

Но, казалось бы, такой вполне однозначный выбор на самом деле не столь однозначен. Выбирая между свободой и необходимостью, между хаосом и порядком, герои, на самом деле, выбирают и то, и другое. Только в разных комбинациях. Если выбор падает на свободу, то это означает порядок свободы, господство случайности, диктат хаоса. Как бы сказали два немецких философа, это анархия рынка, при которой чистая случайность или контингентность, решает, чему случаться. А если выбор падает на порядок и необходимость, то это порождает тоталитарное владычество, которое силами хаоса сведет все разнообразие под одну гребенку. Но что один вариант, что другой — обе модели не порождают мира, согласия и счастья. Перетасовывая две абстракции друг с другом, чистую необходимость и чистую случайность, настоящей свободы не получишь. Конкретный, не абстрактный ответ заранее предполагает установленное нами равенство и нежелательность обеих версий тоталитаризма (что стандартного, что перевернутого). Лишь понимание того, что "случайность" и "необходимость" — это две формы, которые только предстоит заполнить конкретным содержанием из реального мира, и может приблизить что героев фильма, что нас к осознанию и созданию свободы. А именно как полноты человеческой жизни, всех форм выражения созидательности природы человека...

На этом, наверное, все. Эссе-рецензия перерастает в статью-рецензию, а потому пора остановиться. В конце лишь заключу, что даже, казалось бы, в весьма проходном фильме от киновселенной "Марвел" могут содержаться, кроме стандартных и поднадоевших ценностных посылов (от роста над собой через ценность дружбы до политкорректных идеалов-повесток) как весьма важные и остросоциальные тематики (секс-рабство и торговля девушками) и даже философские вопрошания (свобода как случайность и вольница, свобода как тирания порядка или свобода как нечто третье и большее?). Но последние кино-размышления преломляются через призму социально-политической обстановке на родине супергероики. А именно пусть и ломанные, зачастую превратно понимаемые, с долей антиинтеллектуализма лозунги за социализм получают реакцию в самом популярном киножанре. Притом получают имплицитное порицание — свободный рынок лучше тоталитарного государства. Что ж, не буду повторять размышлизмы из последних абзацев, где подобные сравнения в русле диалектической мысли оказываются весьма проблематичны. Наоборот, соглашусь с данным тезисом! Только какая проблема — данный посыл противоречит посылу о борьбе с секс-торговлей людьми. Ведь последняя как раз является результатом освободившейся рыночной воли...

«Гномон» Ника Харкуэя прочитал еще месяц или больше назад, но копания в философском нон-фикшине отнимает слишком много времени для создания рецензий и чтения художественной литературы. В принципе, глядя по рецензиям и комментариям, по большей части все о романе, его подтекстах и контекстах, сюжетных ветках и фантастических ходах раскрыли и обнаружили. Попробую вставить пару-тройку небольших пометок от себя. Тем более перерыв между прочтением произведения и написанием очерка по нему может помочь сказать лишь главное и должное, без лишних слов.

«Гномон» — книга метамодернистская. Попытка преодоления иронии и релятивизма интерпретаций постмодерна. Притом методами, инструментами и механизмами самой постмодернистской махины. Ломанное, нелинейное повествование, стог из нескольких, казалось бы, никак не связанных, параллельных историй, вроде бы широкое поле для интерпретаций, целый список отсылок на те или иные произведения литературы современной и классической. Все как в хорошем постмодернистском тексте. Но Ник Харкуэй в романе (как он сам отмечает в послесловии к работе) занимает достаточно ясную и прямую позицию. Делает политический жест, который проходит через всю канву основного сюжета и собирает в самом финале все прочие истории. По сути вся книга — один многослойный манифест в современной литературной форме. Призыв бороться с диктатом в реалиях цифрового капитализма, который в год коронакризиса может и разрастается сильнее, чем раньше... Другое дело, что призыв и вся эта манифестация — красивая, книжная, но, на мой вкус, несколько затянутая — снова негативная. В смысле чистого отрицания, но не предложения. Такие же, как антирасистские выступления в США в недавнем времени, которые мелькают у Харкуэя в описании Англии скоро будущего.

Все сюжетные линии «Гномона» так или иначе обнажены прошлыми комментаторами. И ветка-стержень в виде полицейского расследования Нейт Мьеликки (которая в конце неожиданно перевернется, хотя, думаю, ценители фильмов и книжек с подобными особенностями ближе к финалу хотя бы почувствуют примерную точку кульминации), и первой любви Августина (отсылки на гностиков и мистические пышности поздней античности), и трагичного грека-нарцисса Константина (в истории которой продолжаются неоплатонические оммажи Харкуэя, которые, позволю себе заметить, хоть и красивы, но особой глубины «Гномону» не добавляют; писатель явно читал платоновский «Пир», но его же «Парменид» — вряд ли), и эфиопского художника из эпохи ажурного авангарда и «новых левых» в веке высоких технологий и «новых правых», и... Успели разобрать их имена и связи. Добавлю, что постепенное нарастание взаимности между историями, связности и выдерживание гармонии роста и развития между ними — мой поклон Нику. Отлично сработано. Другое дело, что я опечален историей с «Гномоном». Честно, хотелось *спойлер!* увидеть в фундаменте сюжетных ураганов и цунами, в самой книжной тверди что-то вроде «Города в конце времен» Грега Бир. Черт подери, я обожаю «стэплдианы», самого Стэплдона и особенно этот бировский роман. По моему скромному мнению, одна из лучших книжек о столь далеком будущем, в котором умирает вселенная, технологии давно живут по законам Кларка о магичности, а люди стараются вернуть все на свои места. Очень жаль, что Харкуэй лишь забросил удочку для любителя подобных книг, как я, в аннотацию «Гномона». Какие-то фрагменты истории столь далекого будущего имеются в романе, но для меня их было слишком мало. Кстати, из схожих мест и возможных отсылок на другие произведения мне явно вспомнился Рэй Брэдбери с его классическим и затертым от регулярных цитирований «451...», а также некоторые общие места с классикой телевизионной фантастики 21 века — «В поле зрения». И совсем чуть-чуть увидел что-то общее с «Миром дикого запада». В виде сериала, конечно.

Итак, вернусь к политической жестикуляции Харкуэя. Повторюсь, что «Гномон» не шибко философский и глубокий по содержанию (хоть и любопытный по форме) роман, но рассчитанный на прогрессивного «левого» (в самом широком смысле) читателя из среднего городского класса в Западном мире. Автор рисует в принципе красивый мир «Культуры» Бэнкса на минималках. Капитализм с человеческим лицом и, что самое главное, без беса государства и бюрократии. Все, как по Ленину, казалось бы, стали бюрократами, а значит никто не бюрократ! Электронная демократия пронизывает все уровни общества и решает все вопросы. Но в конце *спойлер!* выясняется, что это далеко не так. И за колоссом эгалитарного равенства в цифре кроется левиафан диктатуры единиц. Ради общего блага, конечно, который позволяет этим ребяткам совершать трепанации и убийства вредоносных для Системы элементов. В конце Ник показывает, что эти злодеи скорее павшие в череду ошибок антигерои, которых можно вернуть на правильный путь. В конце концов за все их «ошибки» главная героиня (настоящая, которая Хантер) никак их не карает, да и вообще суда над ними нет. Как и работу Системы. И все станет хорошо... Но, боюсь, это не так. Такая антиутопия не станет утопией. Это мелкобуржуазный, простите мой лево-французский, рай, который в любой момент может стать чистилищем. Я бы мог сказать про классовый вопрос и прочий «типичный марксизм», от которого, возможно, некоторых уже тошнит в моих рецензиях. Но я скажу другое. Главная героиня, Мьеликки, и многие другие персонажи книги — безмерно одиноки. И второстепенные, и главные герои. Они живут в атомизированном мире лишь с иллюзией всеобщей взаимосвязи. Разорванный мир, который Харкуэй предлагает преодолеть («хватит разрываться», как кричали греческие националисты и монструозный Гномон), не преодолевается, потому что все одиноки и оторваны друг от друга не по собственному желанию, а по объективным причинам. Система одиночек никогда не приобретет человеческое лицо, потому что сами ее атомы-люди расчеловечены. Настоящая общность и адекватное равенство не в виде уравниловки наступит, которая само общество и каждый его участник станут наполнены человечностью — непосредственными связями друг с другом и мировым культурным наследием человечества.

Иначе перед нами предстает электрофизированная оруэлловщина. Система в «Гномоне» это как ленинская формула коммунизма (а точнее только начала пути к нему) из суммы советской власти и электрификации. Здесь же цифровизация и диктатура большинства плюс избранных единиц из него. Тоталитаризм в модернизированным варианте из «1984», такой же децентрализованный, и от того крайне устрашающий. Мир «Гномона» чем-то схож на «техноутопию в отдельно взятой стране» Игана в рассказе «Дискретная машина...», где люди тоже утратили свободу над собой. А свобода утрачена из-за разрывов между людьми и узости трудовой специализации. Так или иначе, оканчивая с подноготной «политотой», которую я осилил разглядеть в романе, книга Ника Харкуэя — неплохой представитель метамодернизма и новой чувственности, которая старается преодолеть каноны жанра оруэлловской антиутопии, но впадает в более развитый, но тоже устаревший антиутопический вариант «О дивного, нового мира» Хаксли. «Атомная бомба» последнего, метафорически выражаясь, в том, что некоторые читатели видят в этой антиутопии совершенно обратное и очень даже утопическое...

"Гномон" на фантлабе